100 лет назад началась Великая российская рево­люция, у истоков которой стояли наши земляки – Алек­сандр Дмитриевич Протопо­пов (1866–1918), Александр Фёдорович Керенский (1881–1970) и Владимир Ильич Ульянов (Ленин) (1870–1924). Деятельность этих людей и те политиче­ские линии, которым они следовали, интересны и ак­туальны по сей день.

Протопопов родился в семье нижегород­ского помещика, окончил Николаев­ское кавалерийское училище, служил в лейб-гвардии кон­но-гренадёрском полку. После получе­ния наследства от своего дяди генерал-лейтенанта Н.Д. Селивёрстова, которое состояло из 5 931 десятины земли и леса и суконной фабрики при селе Ру­мянцево Карсунского уезда Симбир­ской губернии, штабс-ротмистр Про­топопов оставил военную службу. В 1894 году Александр Дмитриевич, его жена Ольга Павловна, дочери Наталия и Агния были причислены к обществу дворян Симбирской губернии. Драп, сукно, бобрик, одеяла фабрики Про­топопова неоднократно получали «на­грады на заграничных и российских выставках». В 1902 году Протопопов был избран почётным мировым судьёй, в 1905-м – предводителем дворянства Карсунского уезда, и на эти должности переизбирался вплоть до революции. В 1907-м Александр Дмитриевич был из­бран членом III Государственной думы от Симбирской губернии, получил из­вестность как один из лучших думских ораторов. В 1910 году ему присвоили звание почётного гражданина города Карсуна, через два года вновь избрали членом Думы уже четвёртого созыва.

Керенский родился в Симбирске в семье директора мужской классиче­ской и Мариинской женской гимназий. Он окончил с золотой медалью гим­назию в Ташкенте, куда был переве­дён главным инспектором училищ его отец, и юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Женился на Ольге Львовне Барановской, в се­мье подрастали двое сыновей. Участие присяжного поверенного Керенского в политических процессах принесло ему определённую известность, летом 1912 года его включили в комиссию по расследованию обстоятельств рас­стрела на Ленских приисках мирной демонстрации рабочих. Не без участия Александра Фёдоровича события полу­чили большой общественный резонанс, он был избран в члены IV Думы от Саратовской губернии.

19 июля 1914 года Германия объ­явила России войну, названную тогда Великой, а ныне известную как Первая мировая. В столице была созвана одно­дневная чрезвычайная сессия Государ­ственной думы. Представители всех фракций, за исключением социал-де­мократов, призвали сплотиться вокруг правительства для победоносного веде­ния войны.

«Друзья мои послали меня сюда на эту кафедру в этот исторический мо­мент для того, – заявил Протопопов от фракции октябристов, – чтобы <…> выразить твёрдое убеждение, нашу непоколебимую веру, что пред лицом грозного врага сплочённые нашими деяниями мы все будем вместе, мы все готовы пожертвовать достоянием сво­им, жизнью близких нам людей, своею жизнью и безмерно и беспредельно бо­роться, отбивая попытки врага, стара­ющегося сломить устои и поколебать свободу великой родины нашей».

Керенский от имени трудовиков вы­разил уверенность, что «внутренняя изначальная сила русской демократии вкупе с другими движущими силами русского народа дадут отпор агрессо­рам и защитят отечество и культурное наследие, созданное потом и кровью предшествующих поколений».

В июле регулярные вооружённые силы Российской империи составляли 1 400 000 человек, а мобилизация доба­вила 3 100 000 резервистов. Проходила мобилизация быстро и организованно, дезертиров практически не было, за­бастовки прекратились. В патриотическом порыве Санкт-Петербург был переименован в Петроград. Если пона­чалу военные действия велись с пере­менным успехом, то летом 1915 года под напором прекрасно вооружённой германской армии русские войска оста­вили Перемышль, Львов, Варшаву. В июне был смещён военный министр генерал В.А. Сухомлинов, не сумевший объяснить отчаянную нехватку пушек и снарядов. В августе Николай II сместил с поста Верховного главнокомандую­щего великого князя Николая Николае­вича и назначил себя на эту должность. Все попытки министров отговорить его от рискованного шага, ведущего к концентрации всей ответственности за военные поражения и политические беспорядки на персоне императора, не помогли.

К тому времени довоенное благопо­лучие страны улетучилось. Три думские фракции – октябристы, прогрессисты и кадеты – объединились для парламент­ской борьбы с правительством в так на­зываемый Прогрессивный блок, куда вошёл и Протопопов. После смерти губернского предводителя дворянства В.Н. Поливанова симбирские дворя­не избрали Александра Дмитриевича на этот пост. Департаментом полиции МВД за Керенским было установлено негласное наблюдение, отмечалась его антиправительственная деятельность и связи с лицами, «известными своей не­благонадёжностью». В конце 1915 года Александр Фёдорович тяжело заболел и более полугода провёл в санатории в Финляндии, где ему сделали операцию на поражённую туберкулёзом почку.

Весной 1916-го делегация из России, где 11 человек представляли Думу и 6 – Государственный совет, во главе с товарищем председателя Думы Прото­поповым отправилась через нейтраль­ные страны к союзникам по Антанте. Пожалуй, наибольшее значение имел их визит в Англию, где думцы были приняты сначала в палате общин бри­танского парламента, а затем королём Георгом V. Разговор на всех встречах касался мировой войны и укрепления союзнических отношений. Во Фран­ции и Италии, помимо официальных встреч, депутатов вывозили на фронт для ознакомления с ходом войны.

На обратном пути Александр Дми­триевич встретился с сотрудником германского посольства в Швеции Ф. Варбургом, чтобы выяснить, на ка­ких условиях Германия могла бы пой­ти на заключение мира с державами Антанты. Делегация вернулась домой 19 июля, он был приглашён Николаем II в Ставку, чтобы рассказать о впечат­лениях заграничной поездки.

Огромные потери на фронте лишили кормильцев тысячи семей в российских городах и селениях. В империи нака­пливалось всё больше «взрывоопас­ных» элементов – раненых фронтови­ков, озлобленных войной, и беженцев, сорванных с родных мест. Растущая дороговизна и отсутствие продуктов первой необходимости привели к «го­лодным бунтам» в Поволжье, беспо­рядки коснулись и Симбирска. 4 июля толпа до 10 000 человек, своевольно разыскавшая «припрятанный» якобы торговцами сахар, перешла к грабежу лавок, чем и вызвала необходимость усмирения бунтарей силой военных, с применением огнестрельного оружия, с убитыми и ранеными. Представители местной власти не могли ручаться, что и впредь не придётся стрелять в тол­пу, возбуждённую отсутствием сахара, муки, соли, керосина или дров.

В посланном в МВД обзоре обще­ственно-политической жизни на местах губернатор А.С. Ключарёв среди «глав­нейших» причин недовольства широ­ких кругов населения называл: «паде­ние ценности денег, недостаток рабочих рук, расстройство железнодорожных сообщений, алчность крупнейших про­изводителей и торговцев, сокращение фабрично-заводской деятельности, воз­росшее потребление мяса, дров, саха­ра, фуража против норм потребления таковых до войны, а главное – злост­ная спекуляция всяких синдикатов и банков». Александр Степанович также отмечал, что «практикующиеся ныне способы «борьбы» с этими угрожаю­щими даже благополучному окончанию войны неурядицами путём привлечения к данному делу, с позволения сказать, «общественных» организаций, земцев, с их многотысячными добавочными от казны окладами, с их казёнными ав­томобилями, с их громкими званиями «уполномоченных» и «особоуполно­моченных», достаточно доказали уже свою несостоятельность, отнюдь не накормив население, а лишь создавая чрезвычайно опасное раздражение в народе, уже вполне оценившем по до­стоинству все эти «земгоры» и «северопомощи», да наращивая к государ­ственной росписи послевоенных годов миллиардные долги на спину всё того же благодетельствуемого ими рядового плательщика, уже теперь с грустным недоумением поглядывающего на эти бесконтрольные громадные траты его же достояния».

18 сентября 1916 года Протопопов был назначен управляющим Министер­ством внутренних дел. Благодаря его заботам, Ключарёв вскоре занял долж­ность товарища министра по делам о беженцах. Сам факт появления челове­ка из Думы в составе Совета министров поначалу породил большие надежды. По-видимому, Николай II давал этим понять, что готов на осуществление некоторых реформ. В Петрограде хо­дили слухи, что Протопопов метил на Министерство торговли и промышлен­ности, более ему подходящее, но ока­зался в МВД. Вряд ли стоило говорить о полноценной программе Александра Дмитриевича, но он пришёл с намере­нием решить продовольственный во­прос, отменить ограничения для евреев и сдвинуть с места ряд реформ, давно готовившихся в Министерстве внутренних дел.

Симбирская городская дума напра­вила в столицу поздравительную теле­грамму за подписью городского головы Л.И. Афанасьева с пожеланием «Алек­сандру Дмитриевичу <…> успешной и плодотворной деятельности на новом высоком посту, доверием Государя Императора Вам вверенном». С ответом Протопопов не задержался: «Прошу Вас принять, а также передать город­ской думе мою глубокую благодарность за поздравление и выраженное благо­пожелание. Шлю родному мне городу Симбирску сердечный привет».

В сентябре Керенский, окрепнув после операции, отправился в Турке­стан, там проводил расследование в связи с беспорядками среди местного населения, недовольного призывом 200 000 жителей для рытья окопов на фронте и работы на заводах в тылу. На обратном пути он остановился в Саратове, где встречался со многими политическими и общественными де­ятелями. Там назначение Протопопова в Министерство внутренних дел было истолковано как намерение императора найти общий язык с Думой.

«По возвращении в Петроград я об­наружил на своём столе телеграмму из Саратова, в которой сообщалось об аре­сте после моего отъезда многих обще­ственных деятелей, встречавшихся со мной, – писал позднее Керенский. – По­скольку мы оба – Протопопов и я – были уроженцами Симбирска и поддержи­вали хорошие отношения, я позвонил ему и попросил о немедленной встрече. «Можете приходить хоть сейчас. Мои двери для вас всегда открыты», – отве­тил он. На пороге своего просторного кабинета меня сердечно приветствовал новый министр в мундире шефа жан­дармов. В этой своей форме он выгля­дел в высшей степени импозантно, но я, сколько ни старался, никак не мог понять, зачем ему понадобилось на­деть её. Едва я вошёл, он принялся рас­суждать об огромной ответственности, возложенной на его плечи, о своих за­мыслах и планах на будущее. При пер­вой же представившейся возможности я вручил ему телеграмму и стал изла­гать детали моего визита в Саратов. Он прервал меня и, покрутив пуговицу у меня на сюртуке, воскликнул: «Сейчас мы всё уладим!» Тут же возле него по­явился молодой помощник. Передавая ему мою телеграмму, Протопопов ска­зал: «Немедленно телеграфируйте об освобождении лиц, упомянутых в этой телеграмме».

В Думе становление Протопопова во главе Министерства внутренних дел рассматривалось как подлая измена. Председатель Думы М.В. Родзянко, с которым не сочли нужным советоваться при назначении, был рассержен больше всех. Александр Дмитриевич в ответ на его упреки оправдывался: «Я надеюсь, что мне удастся что-нибудь изменить в положении вещей». Но Родзянко за­метил: «У Вас не хватит сил бороться, и Вы не отважитесь прямо говорить государю».

По представлению Протопопова 23 октября был принят закон об усиле­нии полиции в 50 губерниях Россий­ской империи и об улучшении поло­жения полицейских чинов. Александр Дмитриевич выступал за реализацию программы реформ, выдвинутой Про­грессивным блоком, и считал необхо­димым предоставить Польше после войны полную независимость. Он про­должил курс на отмену ограничений для лиц иудейского вероисповедания. По инициативе Протопопова евреям было разрешено жить без регистрации в Москве и городах, не находящихся на территории военных действий, и бес­препятственно получать промысловые и торговые свидетельства. Он полагал, что Дума не должна влиять на назна­чения министров в военное время, но предлагал установить их судебную от­ветственность перед Думой.

Начало думской сессии 1 ноября 1916 года ознаменовалось скандалом. Лидер Прогрессивного блока Милю­ков коснулся «зловещих слухов» о дей­ствиях правительства, возбуждающих общественное негодование. Благодаря немецкой фамилии, в предательстве был обвинен ставленник Распутина, премьер-министр Б.В. Штюрмер. Наи­более резкие слова оппозиционный депутат замаскировал под цитату из немецкой газеты, где прямо обвинил императрицу Александру Фёдоровну в стремлении к сепаратному миру, а следовательно, к государственной из­мене. Заявление Милюкова было без­доказательным, базировалось в основ­ном на непроверенных слухах или на превратном истолковании фактов. Но в атмосфере недовольства властью, когда война явно затянулась, демагогические фразы Милюкова были восприняты как откровение, как смелое разоблачение самодержавия. Речь кадетского лидера была немедленно распространена по стране в огромном количестве копий, передавалась устно.

Нападки на премьер-министра при­вели к его отставке, 9 ноября Штюр­мера сменил А.Ф. Трепов. На первом появлении перед думцами 19 ноября новый председатель Совета министров призвал нижнюю палату к реальной работе, к единству перед лицом врага, но в ответ услышал резкую критику правительства, содержавшую обвине­ния против немецкого засилья и рас­пространения «тёмных сил». С особой яростью подвергся клеветническим обвинениям Протопопов прежде всего со стороны депутатов графа В.А. Бо­бринского и В.М. Пуришкевича. До­бавил свою ложку дёгтя и его земляк А.Ф. Керенский. После этого по настоя­нию Совета министров Александр Дми­триевич был вынужден просить импе­ратора о своей отставке во избежание дальнейшего ухудшения отношений между правительством и оппозицией. Однако получил отказ Николая II, ко­торый полагал, что такие уступки Думе во время войны недопустимы. Бывший думец не только устоял, но даже 18 де­кабря был переведён из управляющих в полноправные министры.

Для эффективного снабжения про­довольствием городов Протопопов намеревался отказаться от государ­ственного регулирования цен на хлеб и вернуть свободу торговли, полагая, что частная инициатива сможет насы­тить рынок. Эти меры были разумными и могли в некоторой степени укрепить позиции власти. Однако концентрация всего продовольственного дела в МВД не сложилась. Александр Дмитриевич даже поссорился с министром земледелия А.А. Риттихом, чтобы «взять в свои руки это дело, в руки губернаторов», но ему этого не дали. Вместо свободы торговли 29 ноября была введена при­нудительная развёрстка хлебных по­ставок по губерниям и уездам. Государ­ственная дума защищала свою систему снабжения продуктами первой необ­ходимости, отстаивала общественных уполномоченных и не допускала губер­наторов к этому делу.

Экономические трудности усугубля­лись политической нестабильностью. «Общественность захватила власть и делает то, что надлежит делать пра­вительству», – отметил Протопопов и наложил запрет на проведение съездов общественных организаций и публич­ных собраний.

«Слава Богу, митинги в Москве прекращены, – писала 10 декабря императрица Николаю II в Ставку. – Ты видишь, Калинин (прозвище Прото­попова. – Ред.) работает хорошо, твёрдо и не флиртует с Думой, а только думает о нас».

Упомянутый запрет вызвал возму­щение в Думе и немедленный запрос в Министерство внутренних дел. В ответ последовало временное прекращение думской деятельности с 16 декабря. Эта дата больше известна в связи с убий­ством небезызвестного Г.Е. Распутина. Газета «Симбирянин» опубликовала ко­роткую телеграмму, распространённую Петроградским телеграфным агент­ством: «Утром около Петропавловско­го моста найден прибитым к берегу труп Григория Распутина. Следствие производится судебными властями». Кончина старца поставила крест на политической карьере премьер-мини­стра Трепова, который 27 декабря был уволен.

1 декабря на заседании Симбирской городской думы в очередной раз гово­рили о недостатке муки, сахара и дров. Запасы муки у торговцев, которые заку­пали её на деньги продовольственной управы, оказались на исходе. Городу требовалось два вагона муки в день, но она не поступала вообще. Основные закупки муки ранее делались в Уфим­ской и Самарской губерниях, но там в ноябре – декабре предпочитали прода­вать хлеб местным спекулянтам и за­готовителям крупных промышленных центров. Новый симбирский губерна­тор М.А. Черкасский через министра внутренних дел добился разрешения на вывоз 30 вагонов с пшеничной мукой из Мелекесса, но вагоны прибывали в Симбирск в течение месяца.

В новом 1917 году правительство возглавил князь Н.Д. Голицын, никогда не занимавший даже поста министра и придерживавшийся относительно уме­ренных взглядов. Он отложил открытие занятий Думы на месяц – до 14 февраля, рассчитывая, что за время полутораме­сячного перерыва депутаты успокоятся. Но Совет министров работал из рук вон плохо, продовольственные пайки становились всё более лёгкими, роптала армия, и, несмотря на войну, нарастала волна забастовок. Страну наполняли самые разные слухи о «недостойном поведении» министра внутренних дел Протопопова.

6 января карсунский уездный ис­правник Ипатов в рапорте губернато­ру Черкасскому о принимаемых мерах с целью недопущения беспорядков в имении и на фабрике при с. Румянцеве писал: «А.Д. Протопопов, как верный слуга престолу и отечеству, в пережи­ваемое тяжёлое время проводит для блага родины повеления государя и тем, конечно, в левой партии имеет не­довольных людей, а угодная этой пар­тии ползучая печать травит и озлобляет народную массу против нашего глубо­кочтимого бывшего карсунского пред­водителя дворянства, а ныне министра внутренних дел… Боясь мести со сто­роны необузданной народной массы, в стадном положении готовой на всякое зло, я опасаюсь за владения А.Д. Про­топопова и за спокойствие на фабрике и в имении его…».

Предполагаемая месть неожидан­но проявилась со стороны некоторых представителей местного дворянско­го общества. Три дня подряд – с 21 по 23 января – симбирское дворянство об­суждало на своих собраниях вопрос о деятельности Протопопова и высказы­вало различные, иногда совершенно по­лярные оценки его как дворянина и как министра. Так, С.П. Дурасов заявил, что даже у Штюрмера хватило самолю­бия уйти, когда его обвиняли в измене, а Протопопов «сидит и молча переносит все оскорбления, не принимая никаких мер к защите своей чести». Л.И. Афанасьев же посчитал, что нападают на Протопопова люди, имеющие что-либо против него или из зависти. Затребо­ванные от него письменные объяснения Александр Дмитриевич дать не успел.

Наступил февраль, на возобновив­шихся заседаниях Думы Керенский бросил вызов не только правительству, но и императору. «Это не министры, а мимолётные призраки, – кричал он с думской трибуны. – Чтобы предотвра­тить катастрофу, царь сам должен быть устранён даже террористическим спо­собом, если нет других. Если вы не по­слушаете голоса, предостерегающего вас, то окажитесь лицом к лицу с фак­тами, а не с предупреждениями. Обра­тите взоры на далёкие вспышки – это молнии в небе России». Подстрекатель­ство к убийству царя было изменой, и Протопопов начал преследование Ке­ренского, чтобы лишить его депутат­ской неприкосновенности для предания суду. Однако Родзянко в личной беседе сказал Керенскому: «Будьте покойны, мы никогда не отдадим им Вас».

Правое крыло Думы спокойно взи­рало на словесную риторику левых де­путатов и прозевало начало широких народных антиправительственных вы­ступлений. Поводом для них стали пе­ребои с хлебом, начавшиеся в столице. «23 февраля с утра, во время молебна, мне сказали, что забастовали рабочие на многих заводах, большими толпами ходят по улицам, и что командующий войсками по докладу градоначальника распорядился вызвать казаков, – запи­сал в дневнике Протопопов. – На мой вопрос по телефону Балк (петроград­ский градоначальник. – Ред.) мне сооб­щил, что всё дело в том, что к газетным уткам, будто в городе нет муки, сегодня выпечка опоздала, не успели будто во­время выдать муку пекарям; народ ри­нулся расхватывать хлеб на сухари и запас, и многим совсем хлеба не хвати­ло. Это вызвало громадное волнение и забастовку, – spontee без сговора и под­готовки <…> Я не ожидал забастовки и равно не был в курсе решений коман­дующего округом на счёт прекраще­ния таковой и уличных беспорядков. Я знал, что план предупреждения беспо­рядков существовал. Он был выработан заранее у градоначальника в заседании под председательством командующего округом <…> Градоначальник и вся полиция посему подчинена ему, и я со­вершенно не касался утверждённых им предположений…».

Протопопов попросил командующе­го войсками Петроградского военного округа С.С. Хабалова, в администра­тивном ведении которого находилась столица, объявить населению, что «хле­ба хватит», а «волнения вызваны про­вокацией». Министр внутренних дел телеграфировал в Ставку Николаю II, что «для прекращения беспорядков принимаются меры». Однако на следу­ющий день, вопреки прогнозам, число демонстрантов удвоилось, мирные ми­тинги уступили место вооружённым столкновениям с полицией.

В ночь на 26 февраля были аресто­ваны около 100 членов революцион­ных организаций, а утром власть в последний раз сумела проявить ре­шительность: войскам и полиции был дан приказ стрелять в манифестантов. Распоряжения давал военный министр Беляев, так как генерал Хабалов рас­терялся. Толпы народа заполнили улицы и площади с беспорядочной стрельбой, пением революционных песен и разгромом лавок с вином и оружием. Войска вместе с толпой сопротивлялись жандармам и полиции, был разбит арсенал, подожжено ох­ранное отделение и уничтожены дела политических, нарушена телефонная связь. Наконец, военные и граждан­ские власти сообщили в Ставку о своей неспособности подавить «бунт» и за­просили помощи с фронта. Николай II распорядился отправить в Петроград гвардейские части, а сам выехал в Цар­ское Село к семье. Но революционные войска перерезали царскому поезду путь и вынудили повернуть в Псков, где находился штаб Северного фронта.

Утром 27 февраля Родзянко полу­чил Высочайший указ о роспуске Го­сударственной думы. Попытка Керен­ского собрать народных избранников в зал заседаний Таврического дворца не увенчалась успехом, они боялись нарушить царский указ. В 12 часов в Думе собрался Совет старейшин, кото­рый призвал депутатов не разъезжать­ся из Петрограда. Одновременно были разосланы телеграммы командующим фронтами с уведомлением о происхо­дящем и призывом «отстаивать необхо­димость смены настоящего правитель­ства». К этому времени в Таврический дворец стали проникать посторонние – солдаты, рабочие, студенты. Вскоре восставшие окружили дворец, сняв его охрану. Это заставило депутатов обра­зовать Временный комитет членов Го­сударственной думы во главе с Родзян­ко «для водворения порядка в столице и для сношения с лицами и учрежде­ниями» из двенадцати членов, в числе которых был и Керенский.

Около часу дня члены Совета мини­стров собрались в Мариинском дворце, который лучше охранялся. Премьер- министр Голицын предложил Прото­попову подать в отставку, ибо его имя «раздражает толпу <…> вследствие травли газет и отношения к вам Государственной думы». Александр Дми­триевич попросил считать его в отстав­ке, так как правительство в экстренных случаях может принимать и экстренные меры, поэтому его «уход правомерен».

Покинув зал заседаний, Протопопов собирался отправиться к себе в кварти­ру на Фонтанке. Однако ему передали записку, что «весь дом разбит, разгром­лены все ваши вещи, ваша жена – у смотрителя на квартире».

Позднее П.И. Савельев, камердинер бывшего министра, на допросе показал: «27 фев­раля, в первый день революции, Про­топопов со мною ушёл из Мариинского дворца из заседания Совета министров, причём сказал мне, что сложил с себя полномочия. С 27 на 28 февраля мы ночевали в «контрольном доме» на Ека­терининском канале, № 76 или 72. На другой день мы вышли на улицу и не знали, куда нам деться. Не желая под­вергать меня опасности, Протопопов отпустил меня. Он говорил мне, что его заботит, куда деть находящийся при нём ключ от письменного стола, в котором были ключи от несгораемого шкафа, где был военный шифр. Я пред­лагал передать этот ключ Родзянке, но он оставил его у себя. Больше я его не видел».

Правительство ещё надеялось на отозванные с фронта гвардейские ка­валерийские части, но кавалерия так и не прибыла в бушующую столицу, и 27 февраля Совет министров подал в отставку. Протопопову пришлось скры­ваться у знакомого мастера, поскольку даже его старший брат Сергей Дмитри­евич отказался приютить его в своей квартире, опасаясь обысков.

«В листке я прочёл, что Дума обра­зовала Исполнительный Комитет и вы­зывает бывших членов правительства и что меня никак не найдут, – вспоминал Протопопов. – Подумав, я решил сам пойти в Думу. Неужели же я грешнее всех? <...> У Думы – груда войск, пушек, народу. Всё заполнено толпою. Я спро­сил какого-то студента провести меня в Исполнительный Комитет. Узнав, кто я, он вцепился в мою руку: «Этого не надо, я не убегу, раз сам сюда пришёл», – сказал я; он оставил меня. Стали звать А.Ф. Керенского. Он пришёл – и, сказав строго, что его одного надо слушать, ибо кругом кричали солдаты, штатские и офицеры, повёл меня в павильон министров, где я оказался под арестом. Я был болен и измучен, и, надо сказать, я тронут за сердце и никогда не забуду его ласку при этой первой тяжёлой на­шей встрече <...> Ночь я провёл на ди­ване, укрывшись пальто…».

На следующий день Протопопова и других арестованных министров под охраной на автомобилях перевезли в Петропавловскую крепость и разме­стили в камерах Трубецкого бастиона.

Им было разрешено иметь собственное бельё, постельные принадлежности, та­бак и книги, а также получать за свой счёт стол из крепостного офицерского собрания. А три дня спустя всех содер­жащихся в камерах вывели в коридор, и прибывший Керенский торжественно объявил им об отречении Николая II от престола, о передаче им верховной вла­сти великому князю Михаилу Александровичу, а за отказом последнего – Вре­менному правительству, где он занял пост министра юстиции.

Временное правительство возглавил князь Г.Е. Львов, член партии кадетов. Телеграммой от 2 марта все губернато­ры и вице-губернаторы отстранялись от должности, а их обязанности возлагались на председателей губернских земских управ, которые объявлялись губернскими комиссарами Временного правительства. «Симбирские губерн­ские ведомости» известили население, что «г.и.д. Симбирского Губернатора князь Михаил Алексеевич Черкасский, на основании телеграммы Председате­ля Совета Министров, Министра Вну­тренних Дел князя Львова <...> сдал 6 марта управление губерниею засту­пающему место Председателя Симбир­ской Губернской Земской Управы Фё­дору Алексадровичу Головинскому». В Симбирске и губернии Головинский был известен как владелец нескольких винокуренных заводов. Теперь его распоряжения выполняли все без исключе­ния губернские, уездные и городские уч­реждения, которые выразили доверие и поддержку Временному правительству. Если в Симбирске смена власти про­шла без кровавых эксцессов, то в Карсу­не был избит и отправлен в тюремный застенок председатель уездной земской управы, предводитель уездного дворян­ства С.А. Филимонович, а командир за­пасного полка Столяров, пытавшийся помешать штурму полицейского управ­ления, был убит толпой восставших горожан и солдат. В Карсун пришла телеграмма от губернского комиссара Головинского с указанием «в случае невозможности назначения Уездного Комиссара из состава Земской управы спешно созвать всесословное собрание представителей уезда из Земских глас­ных, представителей от города, воло­стей и организаций при непременном участии представителей гарнизона». Всесословным уездным съездом в со­ставе 185 представителей был избран уездным комиссаром преподаватель Карсунского реального училища, эсер В.Ф. Дружицкий.

В Декларации Временного прави­тельства провозглашалась полная амни­стия по политическим и религиозным делам, свобода слова, печати и собра­ний, отмена всех сословных и нацио­нальных ограничений, замена полиции народной милицией, демократизация местного самоуправления, равноправие солдат. Новые правители России поспе­шили успокоить союзников по Антан­те, что военные действия против Гер­мании, Австро-Венгрии и Турции будут продолжены. Все ведущие партии, за исключением большевиков, обещали новому правительству свою поддержку.

4 марта при министерстве юсти­ции была учреждена «Чрезвычайная следственная комиссия для расследо­вания противозаконных по должности действий бывших министров, главно­управляющих и других высших долж­ностных лиц».

Работа следственной комиссии в основном заключалась в допросах бывших царских министров и чиновников, генералов и придворных лиц. Члены комиссии интересовались связями царского двора с Германией, ролью Распутина, деятельностью де­партамента полиции и другими вопро­сами, которые компрометировали царя и его окружение. В допросах аресто­ванных нередко участвовал и сам ми­нистр юстиции Керенский.

Так, 13 марта Александр Фёдорович спрашивал Протопопова, давал ли тот деньги из секретного фонда члену Думы Маркову, одному из руководителей Со­юза русского народа, и ещё кому. След­ственная комиссия признала необосно­ванность предъявлявшихся Александру Дмитриевичу обвинений в подготовке сепаратного мира, в вооружении поли­ции пулемётами накануне революции и т. д. Однако, несмотря на это, он не был освобождён. Тогда при содействии товарища председателя Комитета по­мощи политическим заключённым М.А. Рысс, обеспечившей подготов­ку фиктивных документов о душев­ной болезни Протопопова, его пере­вели в лечебницу для нервнобольных.

Пережидавший войну в нейтральной Швейцарии В.И. Ульянов (Ленин), уз­нав об отречении Николая II и приходе к власти Временного правительства, обратился к идее перехода буржуазно- демократического этапа революции к социалистическому, который должны возглавить большевики. После воз­вращения в Россию 3 апреля 1917 года через Германию с разрешения её прави­тельства в специальном вагоне вместе с другими политическими эмигранта­ми наш земляк выдвинул лозунг «Вся власть Советам!» и обещал «превра­тить империалистическую войну в гражданскую». Как мы знаем, это ему вполне удалось…

Юрий Козлов

«Мономах», №1(97), 2017 г.